Жили-были дед и баба

[Mike Lebedev]

Всем спасибо, ситуация ясна, решение принято
Так вы хоть что-то прочтете после 75-й страницы ;)

[Авверс]

Писатель!

Пиши, точно - пиши! Только потом убирайся. Очень хорошо, Миша, очень.

[taram]

"Пойди проведай, кончил этот писатель свой роман?"

[taram]

Это он кокотничает

[зpитель]

Че там дописывать? И так все ясно... Стареем.

[Крошка Тюлень]

Допиши, пожалуйста, Миш.

[Anlo]

вот именно), я-то знаю, что. а так-то зачем спрашивать зрителей продолжать ли матч по 1-минутному эпизоду?)))

[Mike Lebedev]

Брошу
Допишу и брошу

[Anlo]

Mike Lebedev, usss. а, если мы скажем, что нет, то ты ее бросишь?)))

[Mike Lebedev]

Короче
Дописывать книжку или как?
(голосом Жеглова) Вопрос мы разбираем наисерьезнейший

[Mike Lebedev]

Бьорк
Что понимать-то? Тебе говорят, что у них важное дело, чтоб не думал за ними увязываться!
Иногда возникало, конечно, но теперь вот нет
Пока во всяком случае
:oops:

[Anlo]

А с чего вообще переименовывать думают? Вроде уж сколько лет этой ерундой париться перестали.
В среду тут ехала как раз, а на съезде с Кутузовского на трешку указатели "Ленинградский" и "Ленинский". Каждый раз думаю: что за недалекий человек это придумал, ну, можно ж хоть один проспект заменить на любое другое шоссе. Это хорошо я, вечно всё контролирую, и то, приходится пару секунд обмыслить, куда мне надо, а люди как мучаются. Вот ехала и думала, интересно, как часто тут поворачивают не туда? Какой процент? И дальше как-то мысль автоматом пошла, а почему они похожи, столько всего переименовали, а эти остались, и вокзал вот Ленинградский остался - хорошо, и область Ленинградская, а город - Санкт-Петербург - тоже хорошо. короче, поняла, что у меня тут нет однозначного мнения и бросила думать).

[Anlo]

У нас тоже бабушкина (по папиной) квартира пропала, тоже думали развестись родители).

[taram]

Когда я родился, в живых была только одна бабушка. Умерла, когда мне 14 стукнуло.
Не понял про яйца слона.
Миш, а не возникает желания как-нибудь заехать в тот двор, подняться на этаж, позвонить в дверь и попросить нынешних жильцов впустить? Я однажды такое провернул. О чем, наверное, расскажу при случае.

[Anlo]

Ты блин в стиле этого как его... ну, фильм, где ее казнили в конце, исландская (вроде) певица которая. Тьфу). Короче, понятно, что специально на слезы разводит. Но все равно всплакнула.

[Abilardo]

Работает, кстати. И машинка работает, а она старше меня, а мне полтос весной.

[Abilardo]

Мои говорили "численник".
А чугунный агрегат со швейной машинкой каким-то образом оказался у меня.
Стоит зачем-то в спальне, зажатый между диваном и стеной. И не выбросишь.
Только это было не "метро", а "поезд". Не было тогда метро в моем городе, не стало частью культуры.

[зpитель]

Ой, не спеши, Михаил... Не спеши.

[Mike Lebedev]

Тут, значит, на портале «Активный гражданин», ну и вообще в обществе – замутили дискуссию на тему «Переименовать ли станцию «Войковская» или оставить как есть?»
Я не знаю, честно сказать. Написано было не вчера и не для того, но, в общем… короче, вот


ЖИЛИ-БЫЛИ ДЕД И БАБА…

Я иногда будто бы боялся бабушкиных рук…
Хотя нет, не так, «боялся» - это не совсем то, но не знаю, как сказать… и как описать их правильно, вот как будто нет таких слов. Они были… нет, не могу подобрать. Покореженные, наверно. Покореженные всей этой жизнью. Да и какими им быть, если родилась она в четырнадцатом году, не застав даже пресловутого сравнительного 1913-го… деревня, колхоз, война, санитаркой потом еще сколько лет в Боткинской больнице – ну какими еще быть этим рукам…
Война… Дед – ценный рабочий кадр, у него бронь, едут с заводом в эвакуацию, в Челябинск. Но пока доехали – выяснилось, что место занято. Ну в смысле – натурально, туда уже какой-то другой завод привезли и разворачивают на территории. Вот говорят – при Сталине был порядок! А вот и не было, ну как так, два завода в одну точку привезли через полстраны – но война… Давай обратно. Тем более, немца от Москвы уже отогнали. Все, погрузились заново, гудок - поехали. Оборудование взяли – людей забыли. Тоже случается. Бабушка деда втянула в вагон буквально в последний миг… так, во всяком случае, гласит предание. Да, а то был бы я сейчас суровый челябинский парень и писал бы суровую челябинскую прозу, а не интеллигентно-нервическую московскую… а может, и не был. Но вернулись в столицу, на свою Четвертую Тверскую-Ямскую…
Мама иногда скажет – «Не люблю бывать в центре… все другое там, чужое…» Особенно там, на задворках улицы Горького, она, само собой, зовет ее на старославянский манер. Нет, понятное дело, прогресс не стоит на месте, сколько лет прошло, а мама ведь еще помнит, как хлеб на телеге с лошадью привозили, по мостовой еще чуть ли не царских времен, и довесок выпросить… Знаете, что такое «довесок»? А вот и то, хлеб еще развесной, режут его большим ножом, но ровно не всегда получается, остается маленький кусочек, вот его-то получить, этот самый довесок – вот оно, счастье-то на самом деле!
Но да, научно-технический прогресс не дремал, покрывался унылым асфальтом древний булыжник, гужевой транспорт вытеснялся прямым автомобильным сообщением, хлебушек начинал выпекаться в стандартной форме «батонов» и «буханок» за известное количество копеек, и пролетариату все труднее было выживать в становящемся «элитным» районе – и однажды дедушка с бабушкой улучшили жилищные условия, перебравшись с «Миуссов» (местное название района, по одноименной улице) на тогдашнюю почти окраину, как ни странно это сейчас прозвучит – к метро «Войковская». Вернее, как сказать – «улучшили»: тоже коммуналка, но, по крайней мере, всего двое соседей, а не бесконечное их число, как ранее. Да и дом – не ветхий дореволюционный, а вполне респектабельное строение сорокового года выпуска, он и доныне могучим форпостом возвышается в самом начале Ленинградского тракта, иногда меняя цвета, обрастая снаружи неумолимыми приметами эпохи вроде пластиковых окон, кондиционеров и рекламных щитов, но упрямо сохраняя свою суть.
Тверскую-Ямскую я, само собой, не застал, но вот его… часто пролетаешь мимо, и ничего не шевельнется, да и понятно, так ведь никаких нервов не хватит. Но иногда…
Иногда мне кажется, что я и сейчас вижу всё, всё до самых маленьких царапин и осколков…

Выходишь из метро… переход длинный, ну в смысле – тебе он кажется длинным, когда-то казался, но вот все-таки выбираешься на поверхность. И сразу – обувная будка, давно скрывшийся в Прошедшем Времени артефакт, можно почистить башмаки не при помощи бездушного лохматого цилиндра, а с виртуозностью самого настоящего чистильщика, или просто прикупить что-нибудь по профилю, шнурки там или круглую коробочку ваксы. Но нет, спасите меня скорей, чистить свою обувку я там точно не буду никогда, я его попросту боюсь, такая зверская рожа как это потом назовут «кавказской национальности», хоть и улыбается тебе из-под кепки золотыми зубами. На самом деле не «кавказской», а правильнее сказать – «ассирийской национальности», их довольно много в Москве, и наведение глянца – их профильный бизнес уже больше века, да, вот такая вот информация.
Идешь – и глаза разбегаются! Справа – пристроившиеся друг за другом на отдых троллейбусы, и можно наблюдать, как водители, взобравшись на заднюю лесенку, ловко закидывают «усы» на провода, когда им пора трогаться в путь. Слева – наш дом, весь первый этаж в магазинах и прочих общественно-значимых учреждениях, и булочная, и бакалея, и аптека, и даже целых два ателье, а потом еще овощной за поворотом, и почта, и сберкасса, и еще что-то – прямо не дом, а корабль, вполне готовый к автономному плаванию в океане жизненных страстей, все при нем. Заходим в арку, теперь в обратную сторону почти столько же, и вот он – наш подъезд. Вернее, не «подъезд» - парадное. Но это не потому, что на Ленинградском шоссе – а потому что ходов на лестницу на самом деле два, правда, «черный ход», который на улицу, давным-давно заколочен, но все равно оставшийся – полноценный парадный!
Внутрь. По пути обязательно засунуть пальцы в дырочки почтового ящика – а вдруг письмо? – и четыре ступеньки к лифту. Его скоро заменят на современный, автоматический, но пока еще можно прокатиться как положено, с чувством и вкусом: сквозь сетку внимательно проследить, как поедет вверх противовес, подергав ручку, распахнуть железную дверь, войти, аккуратно сложить за собой внутренние створки с окошками и нажать на кнопку размером с небольшое блюдце. Загудело – тронулись.
Шестой этаж, всего две квартиры на площадке. Нам направо, три звонка – ну, коммуналка же. Но звонить мы не будем, бабушка плохо слышит, да и звукоизоляция в доме – на уровне, не то что в этих ваших панельных коробках, где любой чих разносится насквозь, а тут реально – в прихожей трезвонит, а в комнату зайдешь – еле слышно, а хорошо слышно только соседке Ляле, которая что-то нечленораздельно бухтит у себя за дверью. А мы сделаем так. Там в одном месте краска чуть от стены отошла, ну не отлетела, а такая как бы полость образовалась воздушная, и вот если это место точно нащупать и прямо в него гулко постучать – то как раз у бабушки будет отлично слышно, а у Ляли – нет. Здорово придумано!
Заходим, разуваемся в темном коридоре, башмаки на полку за «занавесью», открываем дверь – ну вот мы и прибыли.

Слева холодильник. Маленький, пузатый такой, марки «Саратов». А в холодильнике – масленка, вот прямо скажем – богатая масленка, то есть, сама рабочая емкость не шибко велика, но вот края – диаметром с запасное колесо практически! Бабушки не стало, и я сказал маме: «Давай заберем эту масленку себе…» Мама отмахнулась – дескать, да зачем, да обколота уже вся, да она полхолодильника реально нашего займет. Ну да, это сейчас в интеллигентных семьях порою и по два морозильных агрегата стоит, да битком, а у бабушки… Что там у нее было, масленка вот эта, кефира бутылка и кастрюлька с супом или с гречневой кашей-«размазней», вот и все, и прекрасно помещалось. У нее и в сумке-то всегда лежало – кошелек да ключ, приколотый булавкой к носовому платку, чтоб удобней вытаскивать. Человеку, если вдуматься – на самом-то деле не очень много надо…
А на холодильнике – единственная уцелевшая из всего некогда сервиза супница с сухарями. Вернее, что это – бывшая супница, я только со временем догадаюсь, но неважно, важно – сухари, которые так вкусно пахнут, особенно самый первый, самый теплый запах, когда их вынимают из духовки на «протвине», и всегда можно погрызть, ну и вообще, хлеб не должен, не может пропадать никак, его надо или засушить, или хотя бы снести голубям в сквер с памятником космонавту Волкову. Но пропасть хлеб не может ни за что и никогда…
Над холодильником – отрывной календарь, а правильно сказать – «чисельник». И самый счастливый момент – это когда в бабушкиной комнате появляется «чисельник» новый, потому как это главный признак того, что скоро Новый год! Берешь его в руки, аккуратно перелистываешь странички, ни одной не пропускаешь, восход-заход солнца, и День мелиоратора, и работника деревообрабатывающей промышленности, и воздушно-десантных войск, и вот уже 30 декабря, день образования СССР… так, стоп, это составители что-то напутали, ну конечно, вон, и год указан как 1922, а ведь всем известно, что Революция-то была седьмого ноября семнадцатого, если только по старому стилю, но все равно не сходится. Ладно, не это главное, а главное то, что на следующем листке уже 31 декабря, только будущее, то есть за один раз у тебя, считай, два Новых года. До чего же замечательная вещь этот «чисельник»! А бабушка говорит: «Жизнь – она как клубок: пока большой, долго разматывается, а как осталось не много уже – то потянешь, и вот уже один только хвостик в руках…»
(Не, в самом деле – иной раз возникают вопросы по прочитанному. Вот к примеру – видишь у товарища Бонч-Бруевича про суровые революционные будни: «Тайную встречу они назначили между Мойкой и Фонтанкой…» С фонтанкой понятно: это фонтанчик для питья, как у нас на Водном стадионе. С мойкой сложнее. Вот у бабушки на кухне – мойка необъятных размеров, Царь-мойка практически – но все равно как-то странно, что, притаившись за ней, ты гарантированно скроешься от царских сатрапов. Я-то еще ладно, а взрослый подпольщик – едва ли. М-да, ладно. Будем разбираться.)

Рядом с холодильником – швейная машинка, тут уж я говорю – «шительная». Такая еще, с педалью ножного привода, очень основательная конструкция. На ней никто давным-давно не шьет, но сохраняется одна крайне важная функция. Потому что если забраться внутрь и как следует раскрутить педалью колесо приводное, то… вот психологи утверждают, что малое число игрушек развивает в детях фантазию… собственно, тут не надо быть великим знатоком младенческих душ, чтоб понять: никакая это уже не машинка, а поезд метро, самый настоящий! Объявляешь – следующая станция «Войковская», двери закрываются! И чух-чух, колесо постепенно набирает обороты, выход на крейсерскую скорость, со свистом несемся по тоннелю. Несемся, несемся – но пора тормозить. Тормозим, чух-чух, пш-ш-ш – приехали. Двери открываются. И так далее, до тогда конечной «Каховской». И на час как минимум ребенок занят делом.
А на шкафу… фу-х, я же говорил: зацепишься, потянешь – и посыплется. Потерпите немножко. Имеет, в конце-то концов, автор право на взволнованное лирическое отступление? Безусловно, имеет. Так что вот.
А на шкафу стоит модель Останкинской башни с лампочками внутри, очень красиво светится, особенно в темноте. Это деду по случаю выхода на пенсию соратники подарили, знакомый токарь восьмого разряда (я знаю, что сейчас разрядов шесть; а тогда еще было восемь – прим.авт.) выточил одним движением, не отрывая резца и без единого гвоздя, причем с завязанными глазами! (Шутка. Ну, почти шутка.) Да, на пенсию. Дед умер – шестьдесят два года всего, оно и тогда-то считалось, что не старый, в общем, а по нынешним меркам – так и вовсе, ну сколько он на той пенсии протянул. Это сейчас, стало быть, почти медицински доказано, что резкая смена жизненного уклада может сказаться губительно, своего рода «кессонная болезнь», как у водолазов, выдернутых на поверхность, а тогда-то ну кто задавался подобными тонкими материями, вышел срок – все, собирайся и давай, а про «повышение пенсионного возраста» и подумать не могли, ну куда, кому, кто из того поколения не навкалывался-то за выпавший ему исторический отрезок. Хотя кто там разберет, конечно... но вот так.
От шкафа перелезаешь на дедову кровать, на огромную такую, как палуба авианосца. Хотя нет, авианосец – это не по-нашему, они только у американцев есть, и вечно у чужих берегов, как рассказывают нам «Международная панорама» и «Камера смотрит в мир», но все равно – как на палубу! А еще дальше – телевизор, черно-белый и приводится в чувство мощным ударом кулака, а на телевизоре – радиоприемник, ну, от «точки», одна программа, да, конечно, почти круглосуточно, не препятствует, давно выучил, что в двенадцать передача «В рабочий полдень», в час «Время, события, люди», в два у бабушки всегда обед, это святое, а в три – в Петропавловске-Камчатском полночь. А за телевизором – диковинный ископаемый зверь «полотер», ну да, пол же паркетный, зверь, правда, давно испустил дух, но погонять-то им все равно можно! А у противоположной стенки – мы бы сейчас сказали «сервант», «диван» и «ночник» - но бабушка, конечно же, скажет «буфет», «тахта» и «светильник».
И два окна, пусть и не очень широких, но зато два, это ведь лучше, чем одно, они хоть и на одну сторону, метр простенка между ними всего, но все-таки у каждого свой характер, и вид из каждого – пусть чуточку, но разный, со своим настроением, что ли. И подоконники – шикарные, широкие такие, тогда умели строить, не то что сейчас, когда на окошко и кактус в стаканчике едва помещается. А самое главное в подоконнике – это пропорции, так сказать, почти соответствующие хоккейной коробке. Таким образом, если не полениться и вылепить две великолепных пятерки с вратарями и плюс судью, и плюс ворота еще наладить из спичек и марлей сзади натянуть сетку – волшебный вечер обеспечен. С комбинациями, прорывами на «пятачок», розыгрышем большинства с выведением на бросок от синей линии, и так далее. Особенно спортсменам удаются силовые приемы: иной раз один другого так эффектно впечатает в бортик оконной рамы, что даже всегда толерантная бабушка заворчит и заставит оттирать тряпкой пластилиновые кровь и кишки. И – до новых встреч, уважаемые поклонники хоккея.
Да, в окно здорово смотреть. Заберешься с ногами на стул, от батареи снизу тепло идет, прям окутывает тебя – и смотришь. Вот двор, вот дорожки с нарисованными мелом «классиками», вон детский садик гуляет, деревья облетают уже, все видно, а вот двадцать третий трамвай прогрохотал за воротами… красота. А вот в правый от себя угол двора глядишь – и как будто зябко немного. Как будто страшно, хотя и понарошку. А все потому… А все потому, что вот хотите верьте, хотите нет – в том углу двора я не был НИ-КО-ГДА. Честное слово. Правда-правда, а что мне там делать, мы или к арке идем, или через двор прямо к воротам, или к ближней калитке потом уже, когда ее опять открыли – а в дальнем пространстве дел у нас нет. И постепенно как-то – уже и страшно идти!

Внимательные, вдумчивые читатели несколько раз высказывали свое недоумение тем, что в предыдущих текстах ни разу не была упомянута весьма популярная в свое время среди молодежи игра «банки» (иногда – «палки-банки»). Дескать, без этого как-то всему повествованию несколько не достает жизненной правды. Что ж – этот пробел будет восполнен, и наиболее вдумчивые даже поймут, почему именно сейчас.
На самом деле «банки», если взять их абстрактно – я люблю. Потому что похожи на городки, тоже надо швырять снаряд и попадать. У меня от деда воспоминаний – вот буквально по пальцам можно счесть, даже не воспоминаний, а просто пятен каких-то эмоциональных, и вот одно из них – как раз и есть старинная русская забава. Он меня как-то вывел с собой, на городошную площадку пошли гулять – да так и впечаталось навсегда. Самое удивительное, что площадка эта до сих пор существует, если парк у «Войковской» пройти до конца, где он в школу Космодемьянских упирается – практически в первозданном виде! Да и что там реконструировать, два навеса по краям, да таблица с фигурами, чтобы люди, покуда в городках не разбирающиеся, запомнили, что нету никакой «бабушки в окошке», а есть фигура «пулеметное гнездо». Аналогично тому, как нет в хоккее никакого «сбрасывания».
(А знаете, почему «письмо» считается самым сложным? Потому что выбивать его положено так: сначала «распечатать», то есть выбить центральный городок, не задев остальные, а потом уже крайние, получается как минимум три броска. Причем матерые профи делают это с шиком: распечатал, потом в ближний с тем расчетом, чтоб он покатился по диагонали и выбил тот что наискосок, а сама бита сносит третий, и тогда заключительной битой уже один оставшийся, а не двумя бросками по каждой стороне «письма». Вот так-то! Это вам, понимаешь, не какой-нибудь «страйк» в буржуазном «боулинге», это самые наши корни, от самого Нестора-летописца, считай.)
Так вот – «банки». Да, похоже на городки. Но это теория. Суровая же практика такова, что во-первых необходимо иметь хороший снаряд, то есть палку. Лучшие палки, как вы уже догадываетесь, получаются из хоккейных клюшек, причем опять-таки из импортных, у них аэродинамика гораздо четче по сравнению, да и ударный импульс на выходе повыше. Это кстати является еще одним косвенным доказательством теории Жизни Вечной, наглядно демонстрируя, что тот, кто прожил отпущенный ему Свыше срок правильно (как импортная клюшка), тот и после физического своего исчезновения перейдет в новое духовное состояние и будет продолжать служить правому делу. Истинно говорю вам.
Но даже не в палке дело, это можно организовать и из подручного материала, а потом завладеть вражеской. А дело в том, что правила игры очень сильно и непредсказуемо меняются не только от улицы к улице, но даже от дома к дому, а то и от подъезда к подъезду! То до «офицера» можно салить всегда, а офицера – только с палкой, то после первого броска можно, после второго нельзя, то стоять надо, то бежать, и в самих званиях путаница и разнобой, а на Шоссе, говорят, в одном дворе играли вообще не по званиям, а по «мастям», то есть не от солдата к генералу, а от шестерки к тузу! Разумеется, во все эти тонкости никто новичков и чужаков посвящать не собирался, поэтому наиболее вероятным исходом гостевого матча было поражение, да еще и на прощание твоей же палкой тебе же по жопе и настучат, искренне советуя не лезть на чужую территорию со своим превратным толкованием матчасти. В общем, всегда надо было ожидать какого-то подвоха и коварства, а лучше всего – обходить стороной. Поэтому если спросить меня про так называемый «видеоряд» к такому понятию как «нечто незнакомое, чужое и оттого пугающее» - я уверенно вспомню игру в «банки» и вот этот дальний угол в бабушкином дворе… такие вот ассоциации. Но вернемся в комнату, чуть-чуть осталось, на тридцать квадратных метров много так и так не поместится.
Да, ну и в центре, как и положено – круглый стол! И лучше всего, когда все соберутся, и усядутся за него, и бабушка внесет на вытянутых руках кастрюльку с картошечкой отварной, ручки полотенцем обмотаны, и пар такой еще валит! И дед махнет первую, выдохнет, после чего обязательно констатирует: «Крепка как Советская власть!..» (да, а вот поди как оно обернулось-то –прим.авт.) Нет, сам я не зафиксировал, конечно, но рассказывали – а значит, так оно и было! А потом бабушка спохватится и скажет: «Валентин, ну хватит. Тебе же за руль еще!» - вот, вот это я и сам помню уже, а дядька мой, ну, который авиатор по призванию и факту, тут же напомнит: «Мать! Не выпитая вовремя вторая – загубленная первая!», вернее даже будет сказать, не выпитая вовремя «энная + один» суть загубленная «энная», принцип математической индукции во всей наглядной очевидности, если верно для одного, стало быть, и верно для всего натурального ряда, ну и в самом деле, ведь доехали же в итоге, и долетели, и число посадок в итоге все-таки равно числу взлетов, и самое главное, что все это было, а не то, что ничего не осталось…


А еще бабушка – это деревня, конечно, на летнюю вакацию обязательно выезжаем. У нашей красивое название – Телеши, наверняка в честь революционера какого-нибудь дано, так я полагаю. Возможно, что и в честь того, который устраивал подпольные рандеву между фонтанкой и мойкой, но не обязательно. Вон, соседнее Антоново – скучно же, ну что это – «Антоново»… хотя считается побогаче нашего, и вообще – село, ибо с церквой, туда старухи ходят на богомолье. Но уж Телеши – куда лучше звучит (ага, революционер, именно. Пропили все с себя, небось, пращуры, до последней рубахи прогуляли, до телес до самых – вот тебе и стали «телеши». И вся топонимика с этимологией – прим.ред.) А еще у многих дворов – прозвища есть, по которому их кличут. Вот напротив нас – братья Пашкины, самостоятельно установили перед «палисадом» турник и брусья, и теперь тренируются усердно, давят «выход силой» и крутят «солнышко», и потому зовутся отныне – «космонавты» (ну, типа готовятся). А наше – «Давыдкины». Вроде как был такой в роду, да не вроде, а точно был, просто давно уже, это моего деда дед, а то и прадед, и звали его Давыдка. И был этот Давыдка такой – ну, короче из тех, кто за словом в карман не полезет и мимо тещиного дома без шутки не пройдет. Так и стал в основании династии, так и повелось. Ну, у нас и вообще народ в Телешах языкастый, широко и образно мыслящий, по тем же «космонавтам» уже можно отметить. Или вспомнить деда Кочетка.
Мама тогда по работе задержалась, позже приехала, я уж месяц был на вольных хлебах. А как приехала – так сразу в ужасе: «Мама! (ну, в смысле – ее мама, бабушка моя) Он же матерится, как сапожник последний! Какой кошмар!» Нет, ну а как еще, когда в лепших корешах у меня сосед и пастух Ефим Федорович, однорукий ветеран войны, и его внук Санька? На каком языке Шекспира я с ними общаться должен по-вашему? А бабушка только рукой махнула – ах, оставь, пустое. Маленький еще, не понимает, вернется в Москву и забудет… так и вышло, в общем. Пришлось потом учиться заново.
Педагогика – вообще сильная бабушкина сторона. Как-то раз по весне отец, здраво оценив мои возросшие способности, принял историческое решение скрутить уже боковые колеса с велосипеда «Бабочка». Сказано – сделано. Однако первые пробные заезды показали, что способности-то возросли, но все-таки должного навыка еще не выработалось, и в итоге все воскресенье папенька пробегал за мной по двору, дабы подстраховать если что. И это, в общем, лишним не оказалось, пару-тройку раз поймал на лету (и еще раз пять – не успел). А в понедельник надо было ехать к бабушке под ее присмотр на весь день, и, естественно, я затребовал велосипед с собой. Приехали. Описали сложившуюся ситуацию.
- Ни-ни! – решительно отрезала бабушка, - Нашли девочку! Что я за ним, бегать что ли буду?! Сам пусть остается, а велосипед обратно…
Ну, какие еще были варианты. Собрав всю волю и мастерство в кулак, дал квалификационно-прогревочный круг вокруг памятника Волкову и даже не покачнулся! Как по струнке! Хотя еще накануне и двадцати метров не мог осилить непрерывно. Вот что значит – верно найденный стимул и правильные слова.
Или брат с сестрой Штукины, Васька и Светка, в гости пожалуют (это я уж постарше был, но, как скоро выяснится – не принципиально), и Светка затянет так ласково: «Ми-иш, вынеси конфеточку!» (даже вот как: каньфеточку, так в Телешах изящно выражаются, итонский прононс) Пулей метнешься в избу, ну, мы же друзья, вынесешь – а Светка такая: «Что ж не шИкола-адненькую-то?..» Дак, какую дали, такую и вынес. Опять бежишь к бабушке, а та ворчит: «Ишь, шиколадненькую ей подавай…» Но даст, конечно. А потом спросит: «Ну, а что дальше – не взяли тебя играть?» Не, не взяли. Ну, понятное дело, они постарше все-таки, свой ясак с сопливого горожанина получили, далее он без надобности. «Ну, и куда они пошли? Что сказали, почему тебя не берут играть?» А я такой – а, они сказали, что пойдут слону яйца качать… И бабушка хохочет, прям голову закидывает, а я глазами хлоп-хлоп, что такого-то сказал? «Маленький еще, не понимает…» Ну ладно, собирайся, пойдем, горе ты мое луковое…
О! Я уже знаю – куда мы пойдем! Конечно, в магазин, в классическое сельпо, кирпичная такая избушка, отдельно стоящая. Это же гораздо интереснее, чем кому-то там что-то качать, да в тысячу раз. Там от одних запахов голову кружит, и от мешков, и от ящиков, и от всего-всего, что там есть, а больше всего – от пряников. Тем более, бабушка давно обещала дать денежек, чтоб я сам купил, и вот, кажется, этот миг настал. И крайне удачно все складывается, вот она с кем-то языком зацепилась перед каменными ступеньками, отлично. «Ну иди, скажи, чтоб грамм триста тебе завесили…» И сжимаешь несколько монеток в кулачке, в очередь встаешь, даже не очередь, одна-единственная тетка у прилавка, в голове прокручиваешь – «триста грамм завесьте, пожалуйста», и воображаешь, как продавщица ловко свернет кулек из коричневой бумаги, возьмет совок для сыпучего товара, зачерпнет, потом положит на весы, задергается стрелка, а она будет пристально смотреть на нее, и вот они – пряники… Но надо ж понимать посконный деревенский уклад, и вот эта тетка с продавщицей ля-ля-ля-ля, ля-ля-ля, а вот то, а вот се, а вот Надька-то Поликанова из Антонова под мотоцикл попала, да ты что, и ля-ля-ля-ля, а ты все стоишь, репетируешь. Но вот, вроде все уже обсудили, это хорошо еще, что сериалов тогда не было, только реальная жизнь, и протягиваешь, и пищишь «завесьте…» А тебе сверху – а нету пряников-то. Не завезли сегодня… Тут бы и разрыдаться самое время, но входит бабушка, и как-то глотаешь слезу аккуратно. «Ну что? Не взял? Горе ты мое луковое. Ну, сказал бы, чтоб пастилы завесили или печенья… (и покачав головой) Это не Миша, а сто рублей убытку!» Ну да, вот такой вот. Ни слону яйца покачать, ни пряников купить.

Старшему ребенку тогда пять стукнуло, взрослым себя ощутил (тоже в деревне, только в другой, но смысл тот же):
- Пап, дай, пожалуйста, пять рублей, я себе чупа-чупс куплю!
- Вот, держи, пожалуйста.
- Только в магазин со мной не заходи, я сам!
- Хорошо.
- Можешь даже покурить пока.
- Спасибо, Мить. Ты вырос добрым мальчиком.
И исчезает за дверьми.
Стоишь, ждешь. Докурил. Нету ребенка. Постоял еще. На всякий случай заглянул за угол, проконтролировал заднее крыльцо, время все-таки тревожное – так вроде чисто. А Дмитрия нет и нет.
Конечно, в глубине души сохраняешь спокойствие. Понимаешь, что тридцать лет минуло, но базовые принципы существования не изменились, на чем, собственно, и стоит, и зиждется российская глубинка, так и вся Россия в целом. Торопиться некуда. За нами – Вечность, и впереди она же. Вроде парень с девкой перед нами заходили, так что воображаю, какой там сейчас идет насыщенный диалог:
- А пи-иво есть?
- Есть.
- А ка-ако-ое?
Справедливости ради надо отметить: принципы сохранились, но и определенный рывок сделан, так что пиво есть – любое. Любое, братан, понимаешь, даже здесь, в двухстах верстах от губернского центра, вот какое только вообразишь: и наше, и не наше, и светлое, и темное, и нефильтрованное, и так далее. Это раньше было только «Жигулевское» и «Ячменный колос», и то лишь поодиночке. Но – порядок есть порядок, и продавщица оборачивается к полке и начинает тщательно перечислять: «Вот это, вот это, вот это вчера из райцентра привезли…» Доклад внимательно выслушан, уточняющие вопросы заданы, кавалер определяется со своими потребностями на вечер, качественно и количественно – и наступает девичий черед:
- А шокола-адка есть? А кака-ая?..
Наконец, не выдержав, все-таки врываешься внутрь – и замираешь… Парень-то с девкой давно ушли, а две продавщицы за прилавком ля-ля-ля-ля, а вот то, а вот се, и сериалы уже есть – а твой воспитанный ребенок стоит со своим пятачком в протянутой ручке, и уже готов расплакаться, как и ты когда-то, а этим двум свиристелкам оттуда, сверху да из-за кассы - его попросту не видно! И вздохнешь так – «Горе ты мое луковое…»
Да, все верно. История повторяется, и новый виток, и ничто на самом деле не исчезает…

Деда тогда в обеденный перерыв тормознул парторг, ну и, как бы между делом и вскользь, как бы шутку и на ходу, задорно спросил:
- Киселев! Ты в партию-то когда думаешь вступать?!
Так-то оно – понятное дело: ударник и передовик, ветеран и наставник молодежи, все на месте, как положено, не хватает только заключительного, самого важного росчерка к портрету на Доску почета.
Но дед недаром был из Давыдкиных, поэтому за словом в карман не полез и также задорно, на ходу откликнулся:
- Вот как воровать научусь, так сразу и вступлю!
Судя по ряду косвенных признаков, незамеченным этот эпизод не остался. Отдельной квартиры, во всяком случае, деду не распределили, хотя давали от завода, само собой. С другой стороны – на кой бы ляд она сдалась-то ему, эта квартира, наверняка ведь где-нибудь у черта на куличиках, где и метро видали только на картинках и в программе «Время»? Здесь же все свои, и родной завод, и все друзья, кругом и так сплошные авторитет и уважение – а там? Тут вон, сосед Сергей Кузьмич через коридор, хочешь тапком в дверь ему кинь, хочешь так крикни – он отзовется. Вон, крикнул тогда – и сразу взяли Кузьмичева внука Игорька, оставленного под присмотр и догляд, взяли да и рванули в Покровское-Стрешнево к прудам, на рыбалку. Ладно, плачущего Игорька бдительные граждане у «Войковской» сразу вычислили и передали подоспевшему милицейскому сержанту, и далее по инстанции, через час опять дома был, а эти… И праздная общественность, в основном женского полу, конечно, все терла потом своими бескостными языками на разные лады: «Ишь, рыбаки! На рыбалку они собрались… у Игорька-то хоть ведерко с собой было, для улова взял, будто не знал, с кем шел… а эти ведь два паразита – даже удочек при себе не имели! Вот даже ни одной! Хоть бы дитятку постеснялись…» Не, ну потеряли маленько ребенка – но ведь не насовсем же! Чай, не война, не пропал. И вот зачем им с Кузьмичом – отдельная квартира?..
Да и комната потом – тоже, как тогда это тактично именовалось, «пропала». Законы социалистического престолонаследия были довольно запутанны, то вроде можно было внука «прописать», а как собрались – то вроде уже и нельзя, опять же какие-то побочные ветви с квадратными метрами, очередями, нормой газо- и водоснабжения и так далее. Или развестись еще был вариант, ну в смысле – фиктивно, но так-то ведь не объявишь, что фиктивно, тоже могло повлечь за собой целый ворох проблем и сложностей, ну и бабушка, конечно, напомнит, чтоб не спешили ее хоронить-то, живую еще, и вообще. А потом как-то…
А потом как-то вот так вот. Не стало бабушки – не стало и комнаты. И очень быстро, вроде вот только-только – а уже опечатанная стоит, а потом уже и другие какие-то люди вписаны, абсолютно посторонние. Только разве что и забрали из вещей… хотя какие уж там вещи, что там забирать – масленку мама брать отсоветовала, вот Останкинскую башню прихватил я все-таки, а что там они еще нажили. Дополнительная жилплощадь, конечно, в грядущем десятилетии лишней бы не стала, ну да бог с ней, это все облачно, но не более.
Просто иногда мне кажется немного неправильным такое мироустройство, что люди со страной всю жизнь, считай, прошагали от звонка до звонка – а осталась от них вот только выточенная одним движением резца светящаяся Башня. Хотя, конечно – это если сугубо с материальных позиций смотреть…

Бабушка болела уже, к нам ее перевезли. И крикнет иной раз:
- Миша, чаю мне согрей!
А кругом – весна, самая весна, самый май, и велосипед уже наготове стоит!
- Ба, ну какой чай! И так вон – жара почти!
Жара – это ладно. А вот то, что вокруг Олега Юрьевича, насколько мне видно из окна, трутся некие личности – это уже тревожит. В том плане, что трутся-то они в хорошем смысле, наверняка хотят ангажировать его на какую-нибудь дерзкую вылазку, чтоб он им возглавил ее, к НАТИ, скажем, а то и в Отрадное – а Олег Юрьевич, как человек добрый, может им и не отказать, но тогда я-то с кем поеду, если срочно не примкну?!
А чайник как назло, закипает особенно медленно, хотя воды налил четко под спираль, все просчитано.
- Ба, может, сама уже, закипит через две минуты!
А, нет. Это не крикну. Мама строго-настрого велела бабушку к чайнику не подпускать, сожжет ведь, привыкла-то к газовой своей плите, мы-то, здоровые – и то раз в полгода забудем и спалим непременно. Лучше так, высунувшись в окно:
- Олеж! Без меня не уезжай! Пять минут. Три!
Вроде помахал рукой утвердительно. Фу-х, забурлила вода – плескаешь в чашку так, что кипяток летит на пальцы, ерунда, еще заварки, сахар разболтать на бегу можно, дзинь, дзинь ложкой по краям.
- Ба! Ну я размешал тебе сахар, вот чего ты опять-то мешаешь его! Ложку выну в следующий раз!
- Ну тебе жалко что ли?!
- Да не жалко, просто я время потратил, старался… Ну я побежал!
- Ну беги, беги уже…

И вот так бежишь, бежишь… и только иной раз замечаешь за собой, что сколько раз чашку с чаем или кофеем возьмешь, столько раз разболтаешь. И ложку никогда из чашки не вытащишь, и плевать на всякие там этикеты. Потому что мне так нравится.
Когда я буду старый, у меня будет маленький холодильник, на нем супница с сухарями и «чисельник» на картонке с патриотическим сюжетом. А в холодильнике – бутылка (не могу, правда, обещать, что кефира), кастрюлька с гречневой кашей-«размазней» и масленка размером с запасное тележное колесо. Потому что на самом-то деле человеку не очень много в этой жизни надо.
А когда будут приезжать внуки, я буду называть их «Горе луковое», а если буду шалить, ведь непременно будут, то качать головой и с бабушкиной совершенно интонацией свидетельствовать: «Это не [имя внука], а сто рублей убытку!»